Сон № 9 - Дэвид Митчелл

– Ты, возможно, в меня влюблен? Такого романтического признания мне еще не делали.

– Я сказал «возможно», чтобы не прозвучало слишком навязчиво. Но если ты настаиваешь, э-э, то да, совершенно точно, я в тебя влюблен.

– И ты говоришь мне это только сейчас, когда уехал за тысячу километров? А нельзя было сказать раньше, когда я приходила к тебе в капсулу?

– А ты тогда хотела это услышать?

– По-твоему, я тащилась в такую даль, на Кита-Сэндзю, чтобы вести разговоры о возвышенном?

О мою макушку разбивают яйцо, и с нее по капле стекает желток счастья.

– Почему же ты молчала?

– Ты мужчина. Это ты должен рисковать своим достоинством и самоуважением.

– Так нечестно, госпожа Имадзё.

– Нечестно? А ты побудь-ка женщиной.

– Для меня это полная неожиданность. Когда ты пришла в гости, я ни о чем не подозревал. То есть, конечно же, я не выставил бы тебя за дверь, ну, э-э… а потом я показал тебе письма и…

– И все понял, когда тебе приснился дохлый индюк.

– Жуткий, а не дохлый. К тому же он был не так уж и плох. А что такого?

– Скарлатти разрешил мне исполнить для тебя сонату Ка-восемь, соль минор, аллегро[240].

Аи играет, пока не кончаются деньги на моей телефонной карточке. По-моему, я нравлюсь Аи.

Поезд прибывает на вокзал Кагосимы под вечерним небом, предвещающим конец света. У меня в голове призраки сонаты К8 соль минор исполняют танго, вальс и танец маленьких утят. Всякий раз, когда я думаю об этой девушке, сердце сжимается, как кальмар, и рвется из груди. Кондуктор объявляет, что из-за приближения тайфуна движение поездов по всем направлениям отменяется вплоть до особого распоряжения – по меньшей мере, до завтрашнего утра. Половина пассажиров дружно стонет. Кондуктор добавляет, что движение автобусов и трамваев тоже приостановлено. Другая половина пассажиров дружно стонет. Передо мной встает задача, которую нужно немедленно решить, и никакая любовь тут не поможет. Дядя Толстосум живет за грядой холмов к северу от Кагосимы. Пешим ходом до него два часа. Звоню ему, надеясь, что он сможет за мной подъехать, но линия занята. Лучше всего пойти в порт и переждать тайфун в зале ожидания у паромного причала. На автобусной стоянке мощные порывы ветра упражняются в кикбоксинге. Пальмы гнутся, флаги плещут, картонные коробки пускаются наутек. Кругом ни души, магазины закрываются раньше обычного. Сворачиваю за угол, выхожу на Портовый бульвар, и исполинская колесница вихря едва не уносит меня в Нагасаки. Согнувшись, иду против ветра. Вулканический остров Сакурадзима этим вечером выглядит как-то странно. В мрачном море безумствуют волны. Прохожу метров сто и понимаю, что влип: электронное табло сообщает, что весь портовый комплекс закрыт. Доехать до дома дяди Толстосума на такси? Неудобно: платить ведь придется ему. Снять номер в гостинице? Так ведь денег все равно нет. Иногда плохо быть бедным. Попроситься в полицейскую будку – нет. Укрыться у входа в зал игровых автоматов – наверное, не стоит. Что ж, придется идти пешком, часам к девяти доберусь. Срезаю напрямик, через школьный стадион, где девять лет назад я забил гол, единственный за всю свою короткую карьеру футболиста. Песок и мелкий щебень роятся в воздухе, пытаются выцарапать мне глаза. Миную здание вокзала, бреду по прибрежному шоссе, но ветер встречный, поэтому идти тяжело. Машин нет. Пытаюсь дозвониться до дяди Толстосума из телефонной будки, но, судя по всему, связи нет. Мимо летят предметы, не обладающие аэродинамическими свойствами: автомобильные чехлы, ящики из-под пива, трехколесные велосипеды. Море грохочет, ветер воет, волны атакуют пирс, хлещут меня кнутами соленых брызг. Плетусь мимо крытой автобусной остановки без крыши. Может, постучаться в один из домов у дороги и попроситься на ночлег в коридоре у входа? В стволе дерева торчит крыша автобусной остановки. Вдруг слышу – вжууууууууух! Инстинктивно пригибаюсь, а мимо вприпрыжку проносится черный зверь – тракторная покрышка. Как бы мне самому не превратиться в придорожное месиво. Иду вдоль ограды сада Исотэйэн[241]. В школе нас водили сюда на экскурсии, и, помнится, здесь есть кирпичные садовые домики и беседки – может, укрыться там? Взбираюсь по стене, и ветер отправляет меня прямиком в беснующийся куст бугенвиллеи. Умиротворенный летний сад попадает во власть демонических сил. Просто фильм ужасов. Обезумевшая героиня безостановочно хлопает дверью. Мне туда – ползу, пробираюсь, плыву – летящие травинки и прутики жалят лицо. Карабкаюсь вверх по крутому склону и вваливаюсь в хижину. Запах компоста, брезент, бухты шпагата и бечевки – я в садовом сарае. Щеколда сломана, и мне с трудом удается подпереть дверь мешком с землей. Стены то и дело содрогаются, но внутри лучше, чем снаружи. Глаза привыкают к темноте. Целый арсенал лопат, совков, садовых вил, грабель. У дальней стены виднеется узкая перегородка, но в темноте заглядывать за нее бесполезно. Первым делом я собираю цветочные горшки и, как могу, устраняю повреждения, причиненные вторжением ветра. Вторым делом устраиваю себе постель из подручных материалов. Третьим делом допиваю бутылку зеленого чая, которую купил в Миякогдетотаме. Четвертым делом ложусь, слушаю, как тайфун носорогом наскакивает на сарай, и терзаюсь от беспокойства. Пятым делом я прекращаю терзаться от беспокойства и пытаюсь вычленить отдельные голоса в хоре ревущих безумцев.

Мой мочевой пузырь отделен от тела – золотистый мешочек, как матка с плодом, болезненно болтается в паху. Я в Ливерпуле – определяю это по автомобилям «мини» и прическам «бабетта», – ищу туалет. В Англии сила притяжения сильнее – я совершенно обессилен восхождением по ступеням собора. Дверь – канализационный люк. Ложусь на спину и осторожно вползаю, чтобы не задеть пузырь на животе.

– Секундочку, капитан! – говорит Лао-цзы из-за проволочной сетки. – Плати за вход.

– Я уже заплатил, в аэропорту.

– Мало. Гони еще десять тысяч иен.

Цена дикая, но либо заплатить, либо обмочить штаны. С трудом извлекаю бумажник, сворачиваю купюру трубочкой и просовываю сквозь сетку. Лао-цзы разрывает ее пополам, комкает и запихивает себе в ноздри, чтобы остановить кровотечение.

– Ну, где тут туалет? – спрашиваю я.

Лао-цзы смотрит на мой раздутый мочевой пузырь:

– Лучше я тебя провожу.

Ливерпульский собор – выложенный кафелем крысиный лабиринт. Лао-цзы ползет вперед на животе. Я плыву за ним на спине. Вода сплошной пеленой стекает по стенам, струйки брызжут мне в лицо. Малютка-пузырь верещит, как тюлень, которого